ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ПРАВО
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ОБ ОБРАЗОВАНИИ Информационный портал
 

2.4. Граф С. С. Уваров - министр-реформатор и созидатель

В сентябре 2005 г. исполнилось 150 лет со дня смерти Сергея Семеновича Уварова, одной из наиболее сложных, противоречивых фигур в историографии российской образовательной политики ХIХ в. Яркая и неординарная личность, он уже при жизни вызывал в общественном мнении полярно противоположные оценки, от резко отрицательных до полной поддержки. Едкой эпиграммой «На выздоровление Лукулла» выразил отношение к нему А. С. Пушкин. Биографы вспоминают много «прегрешений» С. С. Уварова, которые воссоздают сложный и противоречивый образ царского министра. Нашли даже малоизвестные слова поэта: «Большой подлец. О нем сказали, что он казенных слесарей употреблял в собственную работу…» Вспоминали и другие слабости на уровне салонных сплетен. Обобщенную негативную оценку С. С. Уварова находим у С. М. Соловьева, который писал: «Он не щадил никаких средств, никакой лести, чтобы угодить барину - императору Николаю, и придумал эти слова: православие, самодержавие и народность; православие - будучи безбожником, не веруя во Христа даже и по-протестантски; самодержавие - будучи либералом; народность - не прочтя во всю жизнь ни одной русской книги» (Соловьев С. М.Соч. Кн. XVIII. M., 1995. С. 571-572). Эта оценка долгие годы доминировала в историографии высшей школы.

Другие настроения царили во второй столице, где мало знали о личных качествах С. С. Уварова и оценивали его как государственного и общественного деятеля, и где у него было немало сторонников, отдававших должное его активной реформаторской деятельности. Среди них был и В. Г. Белинский. Очевидно, на московскую публику произвел большое впечатление тот факт, что уже в начале своей деятельности на посту министра, в 1834 г., С. С. Уваров приезжал в Москву и несколько раз встречался с профессурой и студентами Московского университета. Современники вспоминают о знаменательном событии в культурной жизни столицы, когда в один из таких визитов С. С. Уваров явился в университет в компании с А. С. Пушкиным, и они несколько часов провели в актовом зале, наполненном до отказа студентами и профессорами. Это, видимо, и послужило непосредственным поводом для выступления В. Г. Белинского, который откликнулся на событие своим первым крупным произведением, открывшим миру критика такого таланта и масштаба, которого еще не знала отечественная литература.

В своих «Литературных мечтаниях» В. Г. Белинский провидчески писал: «Придет время, и просвещение разольется в России широким потоком, умственная физиономия народа выяснится, и тогда наши художники и писатели будут на все свои произведения налагать печать русского духа. Но теперь нам нужно учение! Учение! Учение!..» И далее: «Да, у нас скоро будет свое народное просвещение. Нам легко это сделать, когда знаменитые сановники, подвижники царя на поприще народоправления, являются посреди любознательного юношества в храме русского просвещения возвещать ему священную волю монарха, указывать путь к просвещению в духе православия, самодержавия и народности» (Белинский В. Г.Соч.: В 9 т. Т. 1. М., 1974. С. 125-126). Далеко вперед смотрел Белинский, увидевший в инициативах николаевского министра просвещения истинно русскую творческую тенденцию, начатую Петром I и развитую М. Ломоносовым. И, добавим, нашедшую через полтора столетия завершение в понятии русских моделей образования. И как прекрасно согласуется она с тезисом В. В. Путина!

И все же отрицательная оценка возобладала в литературе и легла в основу многочисленных исследований. И со страниц изданий перед нами предстает ловкий и беспринципный карьерист, который, подсунув Николаю I триединую формулу «православие, самодержавие и народность», использовал умонастроение монарха для своего служебного взлета (см.:Дурылин С. Н.Друг Гете // Литературное наследие. Т. 4-6. М., 1932. С. 186-221). И даже многолетняя переписка его с Гете использована для доказательства этого факта. Как известно, у Гете с С. С. Уваровым, как ни с кем другим из русских писателей, существовала устойчивая творческая связь, которую они оба активно поддерживали долгие годы. Об этом с немалой гордостью говорил сам С. С. Уваров в речи, посвященной столетию Петровской Академии наук. В предисловии к ее отдельному изданию профессор И. И. Давыдов подчеркнул важное значение этой связи для русской культуры: «Каждый россиянин, любящий отечественное просвещение, может с гордостью указывать на литературные сношения сочинителя данного слова с великим поэтом» (О Гете. В торжественном собрании Императорской С.-Петербургской Академии наук читано президентом Академии 22 марта 1833 г. М., 1833. С. 3).

С репутацией ученика Гете С. С. Уваров вошел в «Очерк истории развития русской философии» Густава Шпета, который пишет: «Уваров был учеником немецких неогуманистов, был воспитан в идеологии, возглавляемой Фр.-Авг. Вольфом и видевшей путь к немецкой народности через эллинизм: он был лично знаком с Гете, которому посвятил одно из своих филологических исследований, состоял с ним в длительной переписке» (Шпет Г.Очерк истории развития русской философии. Пг., 1922. Ч. I. С. 240). Более того, из всех русских писателей, имевших более или менее постоянную связь с Гете, С. С. Уваров оказался единственным, чья переписка с поэтом была опубликована и удостоена специального исследования. В 1888 г. в Санкт-Петербурге вышел на немецком языке фундаментальный труд профессора Г. Шмида, в котором на основе текстуального анализа упомянутого эпистолярного наследия автор отводит С. С. Уварову роль «"насадителя" так называемой "русской официальной народности"», а равно и «насадителя европейского просвещения» (Schmid G.Goethe und Uvarov und ihr Briefwechsel // Russische Revue. Vierteljarschrift. Hgg. v. K. Hammerschmidt. XVII Jahrgang. 2 Heft. St. Petersburg, 1888. С. 131).

Принимая в общем и целом оценку С. С. Уварова как «"насадителя" так называемой "русской официальной народности"», заметим, однако, что с отводимой ему ролью «насадителя европейского просвещения» трудно согласиться. На деле он продолжил решительный отход от сложившейся на Западе практики, начатый Петром I и Ломоносовым и состоявший в том, что русские университеты, как Петровский академический, так и Московский, соединив науку и образование и подчинив их практическим целям подготовки специалистов для государственной службы, изначально были включены в систему Российского государства. Придя к руководству образовательным ведомством, С. С. Уваров существенно упростил механизм управления школой, выделив общеобразовательную школу в самостоятельную отрасль, подчинив ее непосредственно руководству попечителя учебного округа.

Наверное, именно потому, что он отстаивал принципы государственного централизма в университетском строительстве, его и обвиняли в увлечении бюрократической стороной дела. В действительности, признавая важность зарубежного опыта, министр народного просвещения неоднократно подчеркивал необходимость адаптации его к условиям русской жизни и подтверждал верность канонам православной этики, заветам предков и вековым национальным традициям. Немало критических стрел было направлено по адресу министра в связи с внедрением в школу классицизма. Такое направление образовательной политики рассматривалось в либеральной литературе в контексте борьбы правительства с передовыми идеями. С. С. Уваров же объяснял свою политику стремлением «основать новейшее русское образование тверже и глубже в древней образованности той нации, от которой Россия получила и святое учение веры, и первые начатки своего просвещения» (Уваров С. С.Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833-1843 гг. СПб., 1864. С. 108).

Следует заметить, что резкое осуждение принятого курса на «латинизацию» школы было далеко не единодушным в российском обществе. В своем письме В. П. Боткину 27-28 июня 1841 г. В. Г. Белинский писал: «Обаятелен мир древности. В его жизни зерно всего великого, благородного, доблестного, потому что основа его жизни - гордость личности, неприкосновенность личного достоинства. Да, греческий и латинский языки должны быть краеугольным камнем всякого образования, фундаментом школы» (Белинский В. Г.Собр. соч. Т. 9. С. 468).

Т. Н. Грановский в специальной записке подчеркивал, что основательное изучение древних языков в высшей степени облегчает занятия новыми и имеет как эстетически-образова-тельное, так и нравственно-воспитательное значение. «Древняя история, - писал он, - есть основа и средоточие всех так называемых гуманистических наук», и ее изучение, «равно удаленное от сухого исчисления фактов и риторического пафоса, покажет, что древний мир был глубоко тревожим теми же жизненными вопросами, которые ныне неотступно занимают каждого благородного человека» (Ослабление классического преподавания в гимназиях и неизбежные последствия этой системы // Грановский Т. Н. Соч.: 4-е изд. М., 1900. С. 154-160).

Но в целом в литературе возобладал негативный тон в оценке С. С. Уварова как руководителя образовательного ведомства России, который по традиции рассматривался в упрощенной системе координат лицемерия и карьеризма. Советская историография, проникнутая идеями истмата, в полной мере унаследовала первую из двух названных оценок, что было естественным в силу принципиального отрицания царского самодержавия и монархии вообще как формы государственного правления. Официальная оценка царского министра дается в Большой советской энциклопедии, в которой С. С. Уварову посвящены следующие строки: «В царствование Николая I стал одним из столпов реакции. С 1832 г. товарищ министра, в 1833-1849 гг. министр народного просвещения. Уваров выдвинул пресловутую формулу "православие, самодержавие и народность", которая легла в основу его деятельности по народному образованию. Стремился затруднить доступ к получению образования лицам недворянского происхождения, усилить правительственный контроль над университетами» (БСЭ. Т. 26. М., 1977. С. 438).

С такой однозначно негативной характеристикой, в которой слились в одно целое и «слуга царю», и «враг народа», его и закатали в асфальт забвения. И тем самым на долгие годы была заблокирована разработка действительной истории отечественных университетов. И только в последнее время, очевидно, после принятия национальной образовательной доктрины, появляются исследовательские работы, в которых дается более взвешенная оценка деятельности николаевского министра народного просвещения, что можно только приветствовать, ибо он, безусловно, заслуживает этого. Таковы последние публикации на тему:Зорин А. Л.Идеология «православия - самодержавия - народности» и ее немецкие источники // В раздумьях о России. М., 1996;Хотеенков В., Чернета В.Граф С. С. Уваров - министр и просветитель // Высшее образование в России. 1996. № 1-2;Шевченко М. М.Сергей Семенович Уваров // Российские консерваторы. М., 1997;Володина Т. А.Уваровская триада и учебники по русской истории // Вопросы истории. 2004. № 2.

Интерес исследователей к разработке этой важной темы в сложную переходную эпоху, конечно, не случаен. Страницы прошлого, если они правильно прочитаны, обладают способностью говорить, и они многому учат, помогая решать нелегкие проблемы современности. Вместе с тем новые реалии жизни отбрасывают яркий свет в прошлое, прибавляя остроты исторического зрения, и это позволяет лучше рассмотреть то, что было скрыто за пеленой времени. В этом свете ярче, выпуклее, значительнее выглядят иные деятели, их мысли и дела минувших дней. Это тем более необходимо с учетом того обстоятельства, что новые реалии жизни и данные обществознания позволяют увидеть известные истины в ином, совершенно неожиданном свете или спектре. А особенность текущего момента такова, что действительность вносит поправки во многие ценности и критерии, еще вчера казавшиеся незыблемыми, а сегодня они выглядят не более как недоразумение.

И напротив, тот или иной исторический герой, дела и имя которого еще вчера подвергались сомнению и осуждению, в свете новых данных обществознания обнаруживает скрытые ранее достоинства и заслуги, предъявляя нам к оплате законный счет и требуя восстановления исторической справедливости. К их числу, бесспорно, относится граф С. С. Уваров, который 17 лет находился на посту министра народного просвещения в один из наиболее сложных периодов развития отечественной системы высшего образования. Особый интерес к личности С. С. Уварова вызывается еще тем обстоятельством, что в наши дни, с вводом в научный оборот понятия русской модели образования, иначе видится его далеко не последняя роль в ее становлении и утверждении. В эпоху Николая I и С. С. Уварова состоялось рождение Императорского технического училища - прообраза русской модели высшей школы, который создавался на основе современной учебно-материальной базы и уже без участия зарубежных профессоров, силами отечественных ученых. Вот почему и считаем необходимым дальнейшую разработку темы.

Идейные взгляды и политические пристрастия С. С. Уварова общеизвестны: монархист и верный слуга самодержавия, он, по сути, никогда не был республиканцем или либералом, как пытаются представить некоторые авторы. Но также известно и то, что он был энергичным и смелым новатором и реформатором, последовательным державником и патриотом своей страны, оставившим глубокий след в отечественном образовании, что нетрудно доказать с фактами в руках. Личность, безусловно, яркая и одаренная, С. С. Уваров прожил большую и содержательную жизнь. Один из образованнейших людей своего времени, он отличался разносторонними знаниями и научными интересами, среди которых важное место занимали филология и история. Любимым предметом его занятий были древние языки и археология. Известно также его устойчивое увлечение восточными языками.

Современники отмечали не только широту научных интересов ученого, но и плодовитость. Одним из первых его серьезных произведений был трактат «Essai d’une Academie asiatique» (1810), в котором автор поставил вопрос об особом значении для России изучения Азии и внес предложение о создании Азиатской Академии. Написанный на французском, трактат был переведен на русский самим В. А. Жуковским. Работа имела немалый общественный резонанс в стране и за рубежом, что и обеспечило автору феноменальную карьеру. Критики находили даже, что в какой-то мере под воздействием Уварова Жуковский обратился к переводам поэмы Фирдоуси «Шахнаме» и индийского эпоса «Махатхарата». Полагают, что известное влияние Уварова испытал и молодой Пушкин, это нашло отражение в «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане». Но и сам он, поддерживая близкие отношения с Н. М. Карамзиным, В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, Д. М. Блудовым, испытывал влияние литературных течений своего времени. В 1815 г. С. С. Уваров вместе с В. А. Жуковским, Д. Н. Блудовым и Д. В. Дашковым организовали веселый литературный союз «Арзамасские безвестные литераторы» или просто «Арзамас», в котором бывал и А. С. Пушкин.

Творчество на поприще науки развивалось интенсивно, с нарастающим успехом. За короткое время из-под пера Уварова вышли в свет труды на французском языке с критическим анализом басни о Геркулесе и греческих трагедиях, на русском вышел трактат о греческой антологии, а на немецком - об эпохе, предшествовавшей Гомеру. В 1840 г. он издал исследование «О философии литературы» с рассуждениями о проблемах античной литературы. Был он и неплохим переводчиком, о чем свидетельствует доброжелательный отзыв г-жи А. Л.-Ж. Сталь о его переводе с немецкого на французский баллады Шиллера «Кассандра». Уваров перевел на французский стихотворение Пушкина «Клеветникам России». Постоянный интерес он проявлял и к творчеству Гете, активная переписка с которым, продолжавшаяся с 1817 по 1832 г., много дала ему в собственном творческом росте.

Таланты молодого ученого были замечены, и уже в 1810 г., сразу после нашумевшего проекта Азиатской Академии, он был избран в почетные члены Петербургской Академии наук. В 1812 г. Геттингенское общество наук избрало его своим членом, а в 1816 г. Уваров стал членом Французской Академии надписей и словесности. Был он также членом Королевского общества наук в Копенгагене, Королевского исторического общества в Мадриде, Королевского общества в Неаполе. 12 января 1818 г., в возрасте 32 лет, указом императора С. С. Уваров был назначен президентом Академии наук и оставался им до смерти. В связи с 25-летием его деятельности на посту президента в 1844 г. было издано его собрание сочинений по античной истории, мифологии и археологии. Словом, ему была уготована блестящая судьба в науке. С его именем связано много добрых дел, прославивших русскую науку. В 1839 г. открыта оснащенная наиболее совершенными по тем временам инструментами Пулковская обсерватория. В 1845 г. создано Русское географическое общество, организовавшее крупные экспедиции в различные малоисследованные районы планеты.

В отечественном языкознании получило быстрое развитие важное направление - востоковедение. Начало ему положено в 1810 г. С. С. Уваровым, издавшим на французском упомянутый выше проект Азиатской Академии, которая должна была вести исследования языков и культур Азии. В проекте предусматривалось открытие кафедр не известных просвещенному Западу таких восточных языков, как манчжурский, тибетский, грузинский, японский и народов азиатского севера; ставились фундаментальные задачи издания словарей санскритского и китайского языков.

«В момент возрождения наук о Востоке, - писал Уваров в обоснование своего проекта, - может ли Россия оставаться позади других наций? Сопредельная с Азией Россия, обладательница всей ее северной части, не может не чувствовать одинакового нравственного побуждения с прочими народами в их благородных предприятиях; но у нее есть побуждение особенное, политическое, которое, при одном взгляде на географическую карту, становится понятным и несомненным. Россия, так сказать, опирается на Азию. Сухопутная граница неизмеримого протяжения приводит ее в соприкосновение почти со всеми народами Востока, и трудно поверить, что из всех государств Европы именно в России менее всего развито изучение Востока.

Достаточно самых простых политических соображений, чтобы усмотреть те выгоды, которые Россия извлечет из серьезного изучения Азии. Россия, которая находится в таких тесных отношениях с Турцией, Китаем, Персией, Грузией, тем самым не только поспособствовала бы распространению всеобщего просвещения, но и достигла бы своих собственных важнейших выгод, так что никогда еще политические побуждения не являлись в таком согласии с обширными видами нравственной образованности» (Projekt d’une Akademie Asiatique. St. Petersburg, 1810. Part 1. № 3. P. 8).

Но советская историография, унаследовавшая от прежних времен категорическое неприятие самодержавной образовательной и вообще культурной политики, не могла рассматривать всякое мероприятие царского правительства иначе, как сквозь призму теории классовой борьбы. «Своим проектом Азиатской Академии, - пишет С. Н. Дурылин, - Уваров ловил на лету очередной заказ внешней политики самодержавно-крепостни-ческого государства русского» (Литературное наследство. М., 1932. Т. 4-6. С. 191). Именно методологическая ограниченность помешала специалисту оценить по достоинству природу феноменального роста популярности русского ученого, попавшего в самое средоточие обостряющихся геополитических противоречий, можно сказать, в солнечное сплетение мировой геополитики, приведшей через столетие к Первой мировой войне.

Между тем, по воспоминаниям современников, проект вызвал самый доброжелательный отзыв любимой собеседницы Александра I великой княгини Екатерины Павловны, которая заявила, что «этот труд делает честь автору». С. С. Уваров разослал свое эссе ученым и дипломатам Франции. С ним познакомился сам Наполеон, давший проекту Азиатской Академии весьма положительный отзыв, что обеспечило С. С. Уварову симпатии французских академиков. 27 декабря С. С. Уваров направил свой труд и Гете. В письменном приложении к проекту он писал: «Беру смелость переслать Вам экземпляр моего первого литературного опыта. Пришло время и нам принять участие в современном великом движении всех идей, чтобы построить нашу культуру на прочной основе Востока. <…> Быть может, это начинание будет иметь благие последствия и явится предвестником истинного света на нашем севере».

Гете высоко оценил первый литературный опыт С. С. Уварова. «С восхищением и радостью, - писал он, - прочел я присланную, полную значения записку. <…> Я ничего так не желаю, как того, чтобы Вы как можно скорее возглавили азиатский институт, стали бы распространять свет на обе части света, которым принадлежит государство Вашего великого монарха» (Литературное наследство. М., 1932. Т. 4-6. С. 196).

Опуская подробности противоречивой и полной неожиданных поворотов жизни С. С. Уварова, нельзя не вспомнить историю сложных отношений его с Пушкиным, связанную с деятельностью в должности главного цензора, которую ему, по долгу службы в министерстве, пришлось исполнять. Знакомство Пушкина с Уваровым состоялось, как считают, в 1816 г., когда поэт стал членом известного «Арзамаса», где бывал и Уваров, бывший одним из его организаторов. Вплоть до занятия последним цензорской должности их отношения были вполне дружескими. Позже они стали охладевать и окончательно испортились в 1833 г., когда Уваров запретил к изданию пушкинского «Пугачева», что и поставило точку в их отношениях.

Нас С. С. Уваров интересует прежде всего как знаковая историческая личность. Поэтому, оценивая его деятельность в целом, нельзя не признать, что в итоге главным остаются выдающиеся его заслуги в развитии отечественного образования. И трудно найти среди деятелей ХIХ в. равного ему по значению. В их свете заслуженной представляется царская награда - графский титул, как и другие почести, пожалованные и возданные ему современниками и потомками. Пришла пора пристальнее всмотреться в основные его дела, освободившись от идеологических шор и политических пристрастий.

Служба Уварова в образовательном ведомстве началась довольно рано. 31 декабря 1810 г. в возрасте неполных 24 лет он назначается попечителем Санкт-Петербургского учебного округа с производством в действительные статские советники. Уже в период пребывания на этом ответственном посту, который длился 10 лет, Уваров завоевал авторитет в широких кругах столичной общественности. Он реализовал несколько крупных проектов, среди которых было и открытие знаменитого Царскосельского лицея (1811), где собралась блестящая плеяда «учащих и учащихся». С присущей ему энергией он вносил элементы организованности, государственной ответственности и творчества в работу образовательных учреждений. В 1813 г. были опубликованы его мысли «О преподавании истории относительно к народному образованию», получившие высокую оценку Н. М. Карамзина, чем автор весьма дорожил. Именно отечественная история должна, по мнению Уварова, «возбуждать и сохранять народный дух», который стал важной составляющей проводимой новым министром образовательной политики.

Сразу по вступлении в должность попечителя он добился введения в Петербургской гимназии экспериментального учебного плана повышенной сложности, связанного с внедрением преподавания древних языков, и ей было дано право выпускать воспитанников с аттестатами, приравненными к университетским и с правом на чин 14 класса. Это нововведение послужило началом перестройки учебных планов гимназий в направлении классического образования. Благодаря этому гимназия получила характер высшего учебного заведения. В 1822 г. в ее высших классах обучалось до 150 человек, в то время как в открывшемся недавно университете вольноприходских студентов было 27. С уходом Уварова с поста попечителя гимназия была обращена в обычное учебное заведение, а состоявший при ней Благородный пансион превратился в самостоятельное высшее учебное заведение.

К заслугам Уварова относят и учреждение Главного педагогического института, предназначенного для подготовки учителей уездных и приходских училищ, что состоялось в 1817 г. При институте был также создан Благородный пансион для привлечения молодежи из дворян. Иными словами, институт стал фактически университетом. Именно в это время началось преобразование Главного педагогического института в Санкт-Петербургский университет. В 1818 г. Главный педагогический институт получил право подготовки не только учителей для гимназий, но и преподавателей для высших учебных заведений, что было особенно важно. Немало усилий Уваров приложил, естественно, к возрождению Санкт-Петербургского университета, которое состоялось в 1819 г. Это крупное событие культурной жизни страны современники связывали с его именем. Тем самым он как бы принял эстафету от самого Ломоносова, бывшего ректором первого русского университета до своих последних дней.

К безусловной заслуге Уварова относится и то, что он заложил прочные основы русского востоковедения. И, не откладывая в долгий ящик, взялся за реализацию своего проекта, как бы предвосхищая будущую критику своих не вполне добросовестных оппонентов. Преодолевая немалые трудности, он добился открытия в 1818 г. в столице при Главном педагогическом институте двух кафедр восточных языков. Впоследствии они были преобразованы в восточный факультет Петербургского университета. В бытность министром Уваров отнес восточные языки к предметам специального образования, и кафедры восточной словесности по уставу 1835 г. полагались во всех российских университетах. Средоточие восточной словесности он хотел видеть в Казанском университете. «Между тем как в Европе, - писал он, обосновывая свой план, - ориентальная филология не может переступить за пределы кабинетного изучения, наравне с мертвыми языками древности, там (в Казани) изучение разных наречий азиатских вступает в разряд практических занятий, как языком живым, посредством обращения и сношения с народами, которые ими говорят. Восточное отделение в Казанском университете представляет собой полный объем наук для познания Востока». И хотя этому проекту не суждено было осуществиться, ход мыслей министра говорил сам за себя: это рассуждение зрелого ученого и мудрого государственного деятеля.

Карьера С. С. Уварова на поприще образования (с известным перерывом, когда он набирался опыта финансовой и дипломатической службы, пригодившегося впоследствии) развивалась стремительно. Напуганное декабрьским восстанием правительство стремилось всячески укрепить государственный порядок в системе обучения и воспитания молодежи. В рескрипте об учреждении Особого Комитета устройства учебных заведений от 14 мая 1826 г. нетрудно обнаружить стремление властей ограничить привнесенную извне «академическую свободу» рамками единых общеобязательных учебных планов, которые, аккумулировав достижения науки и педагогической практики, способствовали бы успеху учения. Это был, по сути, первый в мировой практике опыт такого масштаба. И русские университеты предложили собственную трактовку академических свобод, начатую Ломоносовым, ограничившим свободу выбора неопытным молодым человеком учебных курсов, которые он хотел бы прослушать, и предложившим проверенные вековым опытом западных университетов общеобязательные учебные планы. Свобода в данном случае переходила на выбор специальности и степени овладения науками выбранного учебного плана.

Недвусмысленное монаршее волеизъявление знаменовало отказ от распространенных на Западе и настойчиво внедряемых в русскую школу идей автономии университетов и утверждение государственного статуса образовательной системы. Обращает на себя внимание также провозглашение единства обучения и воспитания на основе православной этики. Это заставляет, между прочим, уточнить сложившиеся в литературе по истории отечественного образования оценки деятельности в этой области Николая I, который оставил след, безусловно и однозначно, как душитель культуры, демократии и свободы. Реализация такой программы потребовала соответственных руководителей и исполнителей. От их профессиональных и личных качеств во многом зависело, пойдет ли школа по линии бюрократического засилья и крючкотворства, или найдутся мудрые государственные деятели с достаточно сильной волей и решимостью, способные несмотря на сильнейшее сопротивление обеспечить прогресс отечественного образования и торжество в нем национальных приоритетов и одновременно противостоять полицейской и бюрократической реакции.

И такой деятель, как С. С. Уваров, пришел вовремя и как нельзя более кстати. Для решения выдвинутых принципиально новых задач Николай I не нашел бы лучшего исполнителя. Выбор самодержца в полной мере оправдался. Исходя из той важнейшей посылки, что в строительстве образовательной системы каждый народ ищет свои пути в соответствии с национальными интересами и традициями, не замыкаясь в узких рамках национальной ограниченности и не отвергая лучший опыт и достижения других стран, Уваров так сформулировал задачу руководимого им министерства: «Приноровить общее всемирное просвещение к нашему народному быту, нашему народному духу, утвердить его на исторических началах православия, самодержавия и народности». Эту программу, выражавшую общий характер внутренней политики Николая I, министр неустанно повторял при всяком случае, в частности, в ежегодных отчетах министерства и во всеподданнейших отчетах и обзорах.

Так, в 1843 г. в «Обзоре деятельности министерства за 10 лет» он писал: «Направление, данное Вашим Величеством министерству, и его тройственная формула должны были восстановить некоторым образом против него все, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей: либеральных - ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое желание возвращаться прямым путем к русскому началу во всем его объеме; мистических, потому что выражение "православие" довольно ясно обнаружило стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам христианского верования. Наконец, слово "народность" возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями».

В рассуждениях министра, которые выглядят как ответ на будущую нелестную оценку С. М. Соловьева, налицо трезвое осознание объективной необходимости, как и непопулярности предлагаемых его программой мер, но в них нет ни малейшего намека ни на популизм, ни на национализм, тем более шовинизм, нередко приписываемых ему. И в этом алгоритме выражена вся его деятельность на ниве русского просвещения, которая проходила строго в русле намеченной царем программы и одновременно не исключала интеграцию с мировыми образовательными сетями. Мы далеки от идеализации царского министра, в деятельности которого можно обнаружить сколько угодно негатива, но его позитивная в целом роль в развитии русского образования очевидна. И его реальный вклад явно перевешивает и заслоняет все остальное, достаточно посмотреть и оценить итоги его деятельности в целом непредвзятым взглядом. И трудно обнаружить даже тень идентификации с немецкой классической моделью, как утверждают ныне некоторые исследователи (см., например:Андреев А.Национальная модель университетского образования: возникновение и развитие // Высшее образование в России. 2005. № 1, 2).

Круг его обязанностей и интересов был весьма широк, он вникал во все вопросы своего ведомства и всюду проявлял инициативу, энергию и настойчивость. Трудно найти область, которой не коснулась бы рука смелого реформатора. Он инициировал гимназическую реформу и участвовал в разработке «Устава гимназий и училищ уездных и приходских» (9 декабря 1828 г.). По его мнению, в старой гимназии сосредоточилась «та роскошь полузнаний», которую предлагалось заменить прохождением немногих предметов, но более углубленно и основательно. Он предложил внести серьезные изменения в учебные курсы гимназии, чтобы они давали «законченный курс и существовали бы для подготовки дворянских детей к практической жизни вместо подготовки для обучения в университете». По его предложению срок обучения в гимназиях был увеличен, с тем чтобы «молодежь продержать в школе несколько лишних лет, пока "перекипят страсти", и выпускать в жизнь не по шестнадцатому, а по крайней мере по осьмнадцатому году».

Усердие и активность С. С. Уварова были замечены, и 21 марта 1833 г. он был назначен управляющим Министерства народного просвещения. А уже через месяц утвержден министром с сохранением должности президента Академии наук. Задачи, стоявшие перед министерством, представлялись весьма нелегкими, ибо, как он считал, «посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, надлежало укрепить Отечество на твердых основаниях; найти начала, на коих зиждется благоденствие и силы, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные остатки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения». Министерство заработало напряженно на многих направлениях одновременно и весьма энергично и целенаправленно. Уварову удалось сравнительно быстро внести в деятельность руководимого ведомства глубокие изменения, которые заметно отразились на судьбах российского просвещения. Главным же была смена акцентов в образовательной политике, утверждение национальных приоритетов. Во главу угла ставился решительный отказ от преклонения перед иностранным образованием, а также преодоление засилья частных школ и домашнего образования.

В этой части С. С. Уваров довел до логического завершения идею, высказанную еще министром адмиралом А. С. Шишковым. Его усилиями частные школы и домашнее образование были введены в систему государственного регулирования, если не руководства. Он же ввел практику лицензирования на право ведения частной образовательной деятельности. Уже в первые годы своей работы в министерстве Уваров приостановил «до особой надобности» создание частных пансионов в столицах. В других же городах организация таковых разрешалась только русским, если «не представлялось другой возможности к образованию юношества в казенных учебных заведениях». За частными школами устанавливался строгий государственный контроль. А 1 июля 1834 г. было опубликовано «Положение о домашних наставниках и учителях», согласно которому все поступающие в частные дома «для нравственного воспитания детей» должны получить звание домашнего учителя или наставника. Это можно было сделать, лишь сдав экзамены в университете, лицее или гимназии. Домашние же учителя и наставники считались государственными служащими и получали чины, начиная с 14 класса.

С. С. Уваров считал, что государственная школа должна преобладать в образовательной системе, вытесняя частные учебные заведения и домашнее образование. «Министерство, - объяснял он, - не могло упустить из виду великость вреда, который может произвести учение, предоставленное произволу людей, которые или не обладают необходимыми познаниями и нравственными свойствами для дела столь великой важности, или не умеют и не хотят действовать в духе правительства и целей, им указыва-емых. Надлежало включить эту ветвь народного образования в общую систему, распространить и на нее усугубленный надзор свой, привести ее в соответствие и связь с воспитанием общественным, доставив перевес отечественному образованию перед иностранным». Звучит настолько актуально, что создается впечатление, будто автор заглянул в наше время и предостерегает из своего исторического далека об опасности, грозящей нашему «образованию, которое мы можем потерять».

Как видим, современные проблемы и опасные тенденции в развитии частной высшей школы, определенные авторами вышедшей в наше время книги с тревожным набатным названием, как девальвация и профанация образования, имеют глубокие исторические корни и были обнаружены в свое время еще Екатериной II, а затем С. С. Уваровым, который и приступил к их корчеванию. Напомним, что тогдашние частные учебные заведения, в отличие от сегодняшних, не выдавали сертификатов об образовании государственного образца, иначе министр, наверное, сказал бы и об опасности легализации фальшивомонетничества.

При разработке идеологии образования, получившей название теории «официальной народности», Уваров исходил из того, что Россия - особое государство и особый народ, непохожие на другие страны и нации Европы. Специфика России обусловлена не только геополитическим положением ее между Европой и Азией, но и особыми условиями политической, экономической, социальной жизни и национальными традициями народов, ее населяющих. Россия отличалась от европейских стран особенностями национального характера, православной веры и быта, и, как он полагал, не в худшую сторону. Обосновывая свою точку зрения, Уваров писал: «В ней господствует наилучший порядок вещей, согласный с требованием религии и истинной политической мудрости. Россия во внутреннем своем быте не похожа на европейские народы. Со своими особыми учреждениями и с древней верой она сохранила патриархальные добродетели и, прежде всего, народное благочестие, доверие народа к предержащим власть и беспрекословное повиновение: такова простота нравов и потребностей не избалованных роскошью и не нуждающихся в ней. На этих основаниях Россия процветает, наслаждаясь своим внутренним спокойствием». И все свои силы министр употребил на утверждение существующего порядка вещей.

С. С. Уваров был одним из первых деятелей народного просвещения, который всерьез заговорил о таком важном элементе и активном факторе отечественной образовательной системы, как православная этика. Между тем важность этого элемента, без которого не обходится формирование и развитие образовательной системы любой страны, очевидна, как и принимаемое нами за должное решающее влияние протестантской этики на формирование «общечеловеческих ценностей», свойственных западным университетам. И было бы ошибкой игнорировать его в рассуждениях о судьбах отечественного образования. До Уварова этот вопрос в такой принципиальной постановке ставил лишь М. В. Ломо-носов. Оба они, создавая и утверждая отечественную систему образования, отнюдь не идентифицировали ее с западной классической немецкой моделью, но реализовали русскую национальную идею, воплотив ее в русскую модель образования, и действовали в строгом соответствии со своими твердыми убеждениями.

Выдвинутая С. С. Уваровым во главу угла национальная идея нашла важное место в политике министерства и выразилась, прежде всего, в стремлении усилить государственные начала в организации народного образования необъятной и бедной культурными силами страны. Проблема обострялась тем, что по существовавшему уставу учреждениями просвещения на местах управляли университеты, которые не имели для того ни сил, ни необходимых средств и были заняты собственными нелегкими проблемами. В этих условиях во весь рост встала задача навести должный государственный порядок в подведомственной системе, всемерно используя преимущества централизма в борьбе с разобщенностью и местничеством, стихийностью и самотеком, царящими в школьном деле. Многие современники разделяли такие настроения, и С. М. Соловьев, например, тоже видел в централизации единственную спасительную меру, способную, «подобно хирургической повязке, скрепить разделенные части страны в единое целое».

Первой крупной реформой, проведенной Уваровым в реализацию заявленной программы, явилось введение нового «Положения об учебных округах» от 22 июня 1835 г. Согласно положению вся организация образовательной системы в стране принципиально изменялась. Управление учебными заведениями передавалось из-под юрисдикции авторитетной и высоконаучной, но по сути обезличенной и бессильной власти университетов в руки конкретного ответственного лица - попечителя. Низшая, средняя и высшая школа, словом, все дело образования переходило в непосредственное ведение государства в лице администрации округа. Проведенное преобразование означало серьезное продвижение по линии утверждения единого государственного руководства школой. Одновременно отменялось положение о непременном проживании попечителя в столице. Составители первого устава были озабочены тем, чтобы он не вмешивался в непосредственное управление жизнью учебных заведений и не был подвержен «влиянию местных партий и интриг». Теперь попечитель обязан был проживать в своем округе и лично отвечать за постановку работы и состояние дел. При попечителе создавался совет в составе помощника, ректора университета, инспектора казенных училищ и одного-двух директоров гимназий. Совет был сугубо совещательным органом, обсуждавшим учебные вопросы по инициативе самого попечителя.

Вторым звеном в цепи радикальной перестройки образовательной системы стала вузовская реформа. 25 июля 1835 г. Николай I утвердил «Общий устав императорских российских университетов», которым существенно усиливалась управленческая вертикаль. Вслед за уставом был издан ряд нормативных актов, регламентирующих важные стороны университетской жизни. Они касались прежде всего таких ключевых вопросов, как усиление государственного контроля над содержанием и качеством учебного процесса, рост специального и профессионального образования, подготовка кадров педагогического персонала, а также формирование студенческих контингентов. Касаясь перестройки содержания образования, министр заявил, что главной ее целью он видит «решение вопроса о приспособлении главнейших начал наук общих к техническим потребностям ремесленной, фабричной и земледельческой промышленности». С целью реализации этой идеи было пересмотрено содержание преподавания в университетах в сторону приближения к практике. В вузах открывались кафедры и курсы технических и агрономических наук, устраивались публичные чтения по техническим наукам. В городах, где не было университетов, в местных гимназиях и уездных училищах читались циклы лекций на технические и сельскохозяйственные темы, в некоторых из них открывались реальные классы и т. д.

Самую серьезную поддержку и материальную помощь получила отрасль профессионального образования, что способствовало быстрому ее развитию, наблюдавшемуся в те годы. В Санкт-Петербурге начали работать Технологический и Горный институты. Открывались новые вузы и в Москве - Земледельческая и Лесная академии, технические учебные заведения. Эта полоса в развитии отечественной высшей школы оставила глубокий след в истории и оказала серьезное влияние на рост материальной и духовной культуры России.

Характерным для того времени было стремительное развитие Московского технического училища, открытого в 1830 г. Профессиональная школа находилась на главном направлении деятельности министерства, и поэтому С. С. Уваров оказывал всяческое содействие бурному росту училища, который пришелся на годы его работы на посту министра.

Создание образцового учебного заведения было ответом на вызовы времени; но одновременно это и своего рода исторический вызов России, катастрофически отставшей от Запада со строительством высшей школы. Это третий после Петра и Елизаветы вызов всему образованному миру и, по сути, демонстрация народившейся русской модели высшей школы, так сказать, в чистом виде, в которой роль учредителя и гаранта качества образования принадлежала не частному предпринимателю, но государству.

Николай I усвоил энергетику и опыт первых двух университетов и учел встреченные ими трудности и допущенные ошибки. Он реализовал главную идею Петра, обогащенную гением Ломоносова, и пошел дальше, одновременно укрепляя фундамент строящегося здания русской школы, возводя новые этажи и удобряя почву для новых посевов.

Верным его сподвижником был С. С. Уваров. К сожалению, эта практика совершенно не изучена в нашей литературе. Но она представляет особый интерес в плане исследования процесса зарождения и становления нового типа высшей школы - русского университета. А факты красноречиво свидетельствуют о том, что в уваровские годы закладывались такие важные особенности русских вузов, как способность быстро адаптироваться к складывающейся обстановке и чутко реагировать на запросы жизни. Все это бережно сохранялось, развивалось и очень пригодилось позже, даже через сотню лет, и особенно в годы Великой Отечественной войны. Надо ли говорить, как они важны сегодня?

Решительные меры принимались министерством Уварова и по активизации подготовки педагогических кадров для вузов за рубежом и в России. И хотя в 30-40-х гг. университеты не испытывали уже прежнего дефицита профессоров, проблема стояла достаточно остро. Тем более что быстрый рост вузовской сети предъявлял новые требования. Поэтому разрешение проблемы вузовских педагогических кадров и стало одной из главных забот Министерства народного просвещения. И делал это министр со свойственной ему энергией и знанием дела, начиная с решения ключевых вопросов. Таким, прежде всего, был вопрос формирования национальных педагогических кадров. Подготовка русских профессоров уменьшала зависимость вузов от иностранцев и стала приоритетной в деятельности министерства. Заботой об укреплении кадров педагогического персонала университетов за счет русских ученых мотивировалось представление С. С. Уварова в правительство об учреждении при Петербургском, Московском, Харьковском и Казанском университетах особых штатных должностей - доцентов. Они рассматривались как промежуточная ступень для обеспечения подготовки национальных педагогических кадров - адъюнктов и профессоров.

Необходимость такой меры министр обосновывал тем, что «для замещения вакансий профессоров и адъюнктов в университетах часто не представляется достойных кандидатов из русских уроженцев». 28 июня 1843 г. Комитет министров принял соответствующее постановление, распространив его на упомянутые выше четыре университета. Правильность и дальновидность решения сказались очень скоро. По данным за 1850 г. в высших учебных заведениях России насчитывалось 626 преподавателей, их число с 1833 г. увеличилось почти на сто человек. А доцент как основная штатная единица и в современных вузах продолжает выполнять свою функцию, предоставляя стартовую площадку для профессоров.

Одновременно Уваров прилагал немалые усилия для повышения престижа и улучшения материального положения работников педагогического персонала, что самым благоприятным образом влияло на укрепление профессорских кадров высшей школы. С самого вступления в должность министра он неоднократно ставил перед императором и правительством вопросы о крайней скудости материального обеспечения университетов. При таком положении, утверждал он, «нет никакой возможности требовать от них полезного влияния на распространение в государстве наук и на ход общественного образования». И настойчивость министра была вознаграждена. Несмотря на крайнюю ограниченность бюджетных средств, оклады содержания учебного персонала университетов удалось повысить вдвое и даже втрое. Одновременно проходило увеличение штатов преподавателей, открывались новые кафедры и научные подразделения вузов. Все это не могло не отразиться на качественном росте отечественной профессуры. Именно в те годы расцвело творчество всемирно известных светил российской и мировой науки профессоров Н. И. Лобачевского, М. В. Остроградского, Э. Х. Ленца, Н. И. Пи-рогова и многих других. Министерство народного просвещения под руководством С. С. Уварова делом оправдывало гениальное предвидение основателя русского университета о том, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать».

Третья группа мер касалась улучшения довузовской подготовки молодежи и регулирования социального состава студенчества. В 1837 г. были изданы «Правила испытаний для желающих поступить в университет». По мнению С. С. Уварова, они имели целью поднять уровень подготовки студентов и «удалить от университетского учения молодых людей, еще не приготовленных к нему предварительным обучением». 31 декабря 1840 г. Уваров обратился к попечителям с секретным циркуляром, в котором предлагал представить соображения о возможных мерах ограничения доступа к высшему образованию лицам других (кроме дворянского) сословий. И хотя не все попечители разделяли его мнение, Уваров 1 декабря 1844 г. представил императору соображения по увеличению платы за обучение, и тот поддержал инициативу министра.

Одновременно принимались решительные меры по обеспечению строгого внутривузовского порядка. Новая организация университетской инспекции, подчинение студентов бдительному надзору администрации и установление твердой дисциплины должны были завершить систему мер, которыми правительство пыталось оградить студентов от «вредных» общественных и политических влияний, «противоречащих принципам русского государственного строя».

Естественно, решительное наступление на университетские «вольности» не могло не вызвать негативной оценки общественности, что нашло отражение в исторической и педагогической литературе. Однако при всей, казалось бы, чрезмерной строгости новых порядков и жесткой регламентации университетской жизни реальное положение университетов не отличалось полным отсутствием свободы и демократии, как могло показаться из либеральных источников. Вместе с быстрым ростом вузов, особенно технических, неуклонно увеличивалась доля в рядах студенчества разночинной молодежи. В университетах формировалась своеобразная нравственная атмосфера коллективизма и особого равенства (о ней немало написано в мемуарной литературе), неизвестная западным университетам. И ее не следует сбрасывать со счетов в рассуждениях об университетских свободах и демократии. С вершины пирамиды Московского университета высотой в 250 лет отчетливо видно историческое место уваровской эпохи, когда складывались и утверждались конституирующие признаки русской модели университета, и один из них, наверное, - особая студенческая общность или братство.

В этой связи очень важной представляется оценка известного соотечественника, хорошо знакомого с постановкой образования в России и на Западе, революционного демократа А. И. Герцена, испытавшего ценности и прелести российской демократии на собственной судьбе. Ему, весьма далекому от идеализации самодержавных порядков в России, кажется, первому из современников удалось проникнуть вглубь поверхностных наблюдений и сопоставлений, преобладавших в литературе, и постичь самую суть явления. В «Былом и думах» имеются такие строки: «До 1848 г. устройство наших университетов было чисто демократическое. Двери их были открыты всякому, кто мог выдержать экзамен и не был ни крепостным, ни крестьянином, уволенным своей общиной. Пестрая молодежь, пришедшая сверху и снизу, с юга и севера, быстро сплавилась в компактную массу товарищества. Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах и казармах; об английских университетах я не говорю: они существуют исключительно для аристократии и для богатых. Студент, который бы вздумал у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от "воды и огня", замучен товарищами». Такое наблюдение многого стоит, ибо объясняет кое-что из непостижимых для постороннего взгляда «тайн» русского университета.

Конечно, речь шла об университетах именно суровой николаевской поры, когда во главе образовательного ведомства стоял С. С. Уваров, а высшая школа переживала процесс быстрого количественного и качественного роста. Почему-то авторитетное мнение известного миру автора не обратило на себя внимания многочисленных специалистов, берущихся за модную тему вузовской демократии. Между тем к такому голосу стоит прислушаться, ибо за ним стоит истинно русский, но не сторонний наблюдатель, «добру и злу внимавший равнодушно». И его оценка вполне объективна, ибо опирается не на внешние проявления и эмоции, а на знание самого существа дела. В отличие от простодушных и восторженных представлений об отвлеченных «общечеловеческих ценностях», неких абсолютных академических свободах и университетской автономии, присущих-де Западной Европе, автор увидел и оценил по достоинству ценности, рожденные в его Отечестве.

Вот принципиально иное видение проблемы! Это ли не признание одного из ярких признаков русского университета - особой вузовской демократии. Уже здесь русский тип университета складывался и утверждался, чтобы в продолжение десятилетий упорных трудов окрепнуть и развиться, возвысив русскую высшую школу. Свободное, несмотря на все запреты и препоны, студенческое братство, порой бедное и неустроенное, достойно противостояло респектабельному английскому студенческому бытию и сознанию, проникнутому аристократическим кастовым духом, - так увидел русский писатель и мыслитель отечественные университеты в сравнении с английскими. Что же касается нынешней западной университетской демократии, то нельзя упускать из виду то важное обстоятельство, что она в современном своем виде сложилась после Второй мировой войны и под сильнейшим воздействием триумфа русских университетов.

Особую роль в реформировании отечественной высшей школы С. С. Уваров отводил университетам. К середине 40-х гг. они уже прочно занимали ведущее место в образовательной системе страны. Они достигли к концу министерского срока Уварова серьезных успехов, давая лучшее по тем временам образование. Более половины студентов выходили из университетов кандидатами наук. Выпускники университета причислялись к категории ученых, и даже те, кто не закончил его, считались людьми высокообразованными. Все это стоило больших трудов и во многом, безусловно, следует отнести в заслугу Уварову и руководимому им министерству.

В 1843 г., в связи с десятилетием пребывания на посту министра, С. С. Уваров с чувством особой гордости докладывал царю, что цель преобразования русских университетов, поставленная перед министерством, достигнута. «Русские университеты, - писал он в докладе, - преобразованные в духе и форме преподавания, составляют нечто целое, которое соответствует требованиям времени и видам правительства. Я не скажу, чтоб университеты вполне уже приняли развитие, им принадлежащее, но смею думать, что всякий, кто беспристрастно уважит материалы, из коих подлежало почти вновь соорудить эти высшие учебные заведения, который внимательно рассмотрит нравственное их положение в сравнении с предыдущим, - увидит все, что отличает их настоящий вид от прежнего. Он увидит на кафедрах профессоров русских младшего поколения, не уступающих ни в чем лучшим преподавателям, с тем только отличием, что природное чувство привязанности ко всему народному укрепляет между ними и слушателями благородную связь, дотоле небывалую или, по крайности, не в этой мере утвержденную; можно с гордостью сказать, что в течение десятилетия ни один из сих молодых преподавателей не дал правительству ни малейшего повода к сомнению или недоверию; прибавим даже, что кто из них отличнее по таланту, тот и замечательнее по чувству русскому и по непорочности мнений».

Николай I вернул отчет С. С. Уварову с пометкой: «Прочел с удовольствием». А 1 июля 1846 г. Уваров получил чрезвычайный знак монаршего благоволения: император возвел министра в потомственное графское достоинство. А формула уваровской программы и теории официальной народности - «православие, самодержавие, народность» - вошла девизом в его графский герб. Тем самым была отмечена его многолетняя и многотрудная деятельность, нашедшая воплощение в множестве больших и малых дел, возвысивших русскую школу и культуру вообще. Таким неутомимым тружеником и подвижником отечественного образования и просвещения, надежным и последовательным проводником русской идеи вошел граф Уваров в историю отечественной культуры.

Думается, здесь будет уместным небольшое отступление методологического характера в связи с продолжающимся спором о роли С. С. Уварова в истории отечественной культуры. Являясь полномочным представителем самодержавия в духовной сфере, он, безусловно, олицетворял правящий режим. Но николаевская Россия - это не только имевшие место в жизни полицейский произвол и одиозные личности типа Нессельроде, Бенкендорфа, Паскевича и др. Это и вторая четверть золотого века русской культуры, когда творили Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Белинский, Герцен, Огарев, Шевченко, Глинка, Кипренский, Тропинин, Венецианов, Брюллов, Федотов. И Уваров принадлежал обеим Россиям, такова диалектика и, может быть, трагедия его личности.

Оценивая ее в целом, можно с полным основанием утверждать, что он тяготеет к этой второй, лучшей России. Поэтому нельзя не согласиться с авторами упоминавшейся журнальной статьи В. Хотеенковым и В. Чернетой, уточняющими в позитивном плане роль С. С. Уварова в истории русского образования и культуры. Но, уйдя от прежней, в целом негативной трактовки, авторы, на наш взгляд, увы, не смогли в полной мере преодолеть инерцию старых оценок. И мы не вполне согласны со следующим рассуждением авторов: «Уваров был просветителем в эпоху Александра, тяготевшим к либерализму, в период выбора политической ориентации, колебавшимся вместе с императором. В годы правления Николая I С. С. Уваров занял консервативные позиции. Его просветительская идеология со временем претерпела существенные изменения. Из просветителя западноевропейского толка с космополитическими идеалами свободы, равенства и братства он превратился в просветителя с проповедью самодержавия, православия и народности» (Высшее образование в России. 1996. № 2. С. 159).

Данная оценка, исходящая из динамики взглядов нашего героя, обнаруживает ограниченность и неконструктивность занятой авторами методологической позиции. На самом деле, что может означать такая оценка С. С. Уварова, как его «консервативная позиция» или «просветитель с проповедью самодержавия», если не отрицание или, по меньшей мере, игнорирование его активной созидательной роли? И не довлеет ли над такой оценкой старая схема отрицания всего, так или иначе причастного к самодержавию? По давно принятой упрощенной схеме С. С. Уварова помещают в раз и навсегда данную систему координат и рассматривают в обязательной альтернативе: или либеральная демократия, или самодержавная реакция (в данном случае - хотя бы консерватор-просветитель с проповедью самодержавия). Другого не дано, хотя устарелость этой схемы, ее непродуктивность в изучении конкретных проблем образовательной истории очевидна. Ее адепты, кажется, застыли в благоговейном созерцании «зияющих высот» «общечеловеческих ценностей» Запада, обрекающем исследователя на бесплодные попытки прочитать там спасительные истины чужой веры и чужой ментальности и, в конечном счете, на унылое прозябание в поисках недосягаемых идеалов чужой университетской культуры.

Насколько точнее и глубже схватил суть проблемы Герцен, противопоставив блистательной, но чопорной и ограниченной узкими корпоративными рамками университетской демократии Запада, с ее академическими свободами и автономией для избранных, систему русских университетов с их значительно более широким демократизмом для массы разночинной молодежи. Тем более, если известно, что сами западные университеты в начале второй половины ХХ в. отказались от архаичных корпоративных черт вузовской демократии под непосредственным влиянием русских университетов, и даже позаимствовали многое у них. Нам же не устают повторять позавчерашние истины о несамодостаточности или вторичности отечественной высшей школы и об идентификации по немецким классическим образцам.

С авторами можно было бы согласиться, если бы дело ограничивалось формальной стороной вопроса и не означало выравнивания русских университетов по западным шаблонам и образцам, которые априори принимаются за «общечеловеческие» стандарты, или если бы они (русские университеты) не обнаружили способность к самостоятельному творчеству. Но дело в том, что университеты вышли за пределы упомянутых стандартов, существенно раздвинув их, и внесли собственный вклад в мировую цивилизацию и университетскую культуру. И их вклад по достоинству уже оценен и усвоен человечеством. Перед лицом этого факта отходят на второй план формальные признаки соответствия или несоответствия наших вузов зарубежным образцам и стандартам. И критерии надо уже не привносить извне, как это было двести пятьдесят лет назад, когда русские брали первые уроки на Западе, а поискать их в собственном доме. Вот об этом прежде всего и стоит подумать, рассуждая о роли того или иного деятеля народного просвещения, в данном случае С. С. Уварова.

Он был истинным организатором и руководителем всех работ по осуществлению глубоких перемен в отечественном образовании, укреплению его финансовой и материальной базы и снискал недобрую славу в либеральной литературе, которая доныне довлеет над нашими представлениями и оценками. А положенная в основу реформы формула «православие, самодержавие и народность», вызвавшая в свое время острую критику публики, сохраняет негативный образ. Однако новые реалии жизни диктуют иные взгляды на устоявшиеся догмы и настоятельно требуют уточнения устаревших оценок.

Православие и народность уже не вызывают сомнений, и найдется ли ныне критик, взявший на себя задачу публично осудить их. И если принять самодержавие не в узком смысле лишь монархической формы правления, а как свободное от приставки «само» ДЕРЖАВИЕ или державность, выражающую единство государственной образовательной политики, то идеи министра отражали объективную потребность развития и созвучны нашей эпохе. Он лишь продолжил перспективу исторического выбора, сделанного Россией в 1613 г. в пользу Михаила Романова, альтернативой которому была «семибоярщина». Именно так поняли его в свое время и выступили в поддержку В. Г. Белинский и другие современники. А сейчас мы вправе истолковать российскую государственность как самодержавие народа. В подтверждение сошлемся на Конституцию Российской Федерации, в которой наше государство оценивается как социальное.

Закончилась карьера С. С. Уварова в середине века, когда вновь стала нарастать политическая активность студенчества и вузовской общественности. И стало очевидным, что несмотря на принятые меры правительству не удалось остановить проникновение революционных идей из Западной Европы. Более того, в самой России назревали новые и обострялись старые внутренние противоречия, и страна неуклонно двигалась навстречу крупным политическим потрясениям и глубоким демократическим преобразованиям. 20 октября 1849 г. С. С. Уваров, по собственному прошению, был уволен с должности министра с оставлением в звании члена Государственного Совета и президента Академии наук.

В сентябре 1855 г. он умер и похоронен в Москве. С ним ушла целая эпоха российского образования. Человек незаурядного интеллекта, он сыграл роль мощного источника творческой энергии, создавшего вокруг себя сильнейшее магнитное поле, охватившее образовательную систему огромной страны и заставлявшее ее целеустремленно работать в напряженном режиме. Это был не консерватор и даже не просветитель только. Он прежде всего - созидатель. Неутомимый труженик и реформатор в лучшем смысле слова, С. С. Уваров был скорее строителем, сноровистым и добросовестным, и, возводя новые этажи русского образования, он одновременно вел реконструкцию и капитальный ремонт старых помещений и всемерно усиливал фундамент, а значит, смотрел в будущее, т. е. в наше сегодня.

Особой оценки заслуживает укорененность школы в тысячелетний массив православной культуры, являвшейся предметом его особых забот. То, что по традиции ставили ему в вину, следует поставить в заслугу. С. С. Уваров относится к числу деятелей, чей творческий труд, сложившись с трудом поколений подвижников высшей школы, создал тот университет, что столетие спустя победил в Великой Отечественной войне и вознес человека в космос. Если рассматривать формирование русского типа университета в исторической ретроспективе, становится очевидна истинная роль Уварова, который вбил надежные и мощные опорные сваи в основание его фундамента, заложенного великим Ломоносовым.

Он всей своей многогранной и плодотворной деятельностью способствовал утверждению и развитию лучших родовых черт русского университета. Может быть, именно поэтому он на долгие годы стал объектом ожесточенных атак литературных критиков, увидевших в нем подвижника русской модели образования. Таким и видится сегодня Сергей Семенович Уваров - министр-созидатель и просветитель - в спектре опыта отнюдь не бесплодно прожитых или бесследно ушедших десятилетий. И особенно сквозь призму, а точнее, сильнейшую линзу последнего из них, обогатившего теорию и практику высшей школы национальной образовательной доктриной и понятием русских моделей образования.